Федералист - Страница 77

Эти два положения были объектами яростных нападок и раздраженных речей против предложенной конституции, народу их рисовали в извращенном свете, указывая на них как на зловещие орудия, при помощи которых уничтожат местное самоуправление и растопчут свободы народа, как чудовищного монстра, пожирающие челюсти которого не пощадят ни женщин, ни детей, ни стариков, ни людей высокого, ни низкого происхождения, ни святых, ни грешников, и тем не менее, как ни странно, после всех этих воплей следует указать с абсолютной уверенностью тем, кто не рассматривает все это в таком свете: конституционная деятельность подразумеваемого правительства была бы точно такой, [c.213] даже если бы эти положения вычеркнули или, напротив, повторяли в каждой статье. Они никак не больше, чем указание на установку, которая возникнет как необходимое и неизбежное следствие учреждения федерального правительства и наделения его некоторыми конкретными правами. Это настолько очевидно, что сама скромность едва ли будет слушать брань, обильно изливаемую на эту часть плана, не проявив эмоций, которые нарушат ее сдержанность.

Что означает власть, как не умение или способность творить? Что означает умение делать что-либо, как не власть использовать средства, необходимые для этого? Что такое законодательная власть, как не власть творить законы? Что такое средства осуществлять законодательную власть, как не законы? Что такое власть вводить и взимать налоги, как не законодательная власть или власть издавать законы для введения и взимания налогов? Что такое средства для осуществления этой власти, как не необходимые законы?

Этот ряд простых вопросов дает в наше распоряжение тест для вынесения суждения об истинном характере положения, на которое жалуются. Оно подводит нас к очевидной истине: право вводить и взимать налоги должно быть правом принимать все необходимые законы для осуществления этого права, а неудачное и оболганное спорное условие всего-навсего декларирует ту же самую истину; то есть может ли национальная законодательная власть, которой раньше было предоставлено право вводить и взимать налоги, в процессе осуществления этого права принять все необходимые законы для претворения его в жизнь? Я применил эти замечания именно к праву налогообложения, ибо речь идет непосредственно о нем, и потому, что это самое важное из полномочий, которые предлагают даровать Союзу. Те же рассуждения приведут к аналогичным результатам по всем полномочиям, перечисленным в конституции. И именно для исполнения этих полномочий широкая статья, как ее уважительно именуют, уполномочивает национальную законодательную власть принимать все необходимые законы. Если и есть нечто исключительное, то это нужно искать среди конкретных полномочий, на которых основывается помянутая общая декларация. Сама декларация, хотя ее можно упрекнуть в [c.214] тавтологии или найти излишней, по крайней мере частично безвредна.

Но подозрение может осведомиться – тогда зачем ее принимали? Ответ: это сделано в интересах большей предосторожности, защиты против всех придирчивых уточнений со стороны тех, кто намеревается урезать или свести на нет законные права Союза. Конвент, по всей вероятности, предвидел то, что стало главной темой настоящих статей, – внушить, что главная опасность нашему политическому благополучию заключается в том, что правительства штатов в конечном итоге подорвут основы Союза и решат в этом кардинально важном деле не оставить ничего для строительства. Независимо от побудительных мотивов к этому мудрость сверхпредосторожности очевидна уже по воплям, раздающимся против, ибо они выдают желание поставить под сомнение великую и наиважнейшую истину, что и является целью, провозглашаемой этим условием.

Могут все же задать вопрос: кому судить о необходимости законов, принимаемых для выполнения прав Союза? Отвечаю: во-первых, этот вопрос также встает во всем объеме как при простом даровании этих прав, так и в связи с положением-декларацией. Во-вторых, национальное правительство, как и любое другое, в первом случае заботится о должном исполнении своих прав и во втором – об избирателях. Если федеральное правительство преступит справедливые границы своей власти и тиранически использует дарованные права, народ, учредитель его, должен апеллировать к созданной им модели и выправить ущерб, нанесенный конституции такими мерами, которые подсказывает крайняя обстановка и оправдывает благоразумие. Уместность закона в свете конституции должна всегда определяться характером власти, на которой он основывается. Предположим, что какой-то натянутой интерпретацией (что легко представить) федеральное законодательное собрание попытается изменить закон о наследовании в любом штате. Разве не ясно, что в этом случае оно превысит свою власть и нарушит юрисдикцию штата? Предположим далее, что, ссылаясь на вмешательство в поступление ее доходов, оно попытается аннулировать земельный налог, введенный властью штата, разве равным образом не ясно, что в этом случае происходит вторжение [c.215] в совпадающую юрисдикцию, касающуюся законов, которые по конституции ясно отнесены к компетенции правительств штатов? Если возникнут сомнения по этому вопросу, то их нужно отнести на счет тех резонеров, которые с непристойным пылом враждебности к плану конституции потрудились затемнить самые ясные и простые истины.

Но утверждают – законы Союза должны быть высшими законами страны. Что за выводы должно сделать из этого или какую значимость они бы имели, если бы не почитались высшими законами? Очевидно, они бы ничего не значили. Закон по самому смыслу термина включает понятие верховенства. Это правило, которому обязаны подчиняться те, кто имеется в виду. Это результат деятельности каждой политической ассоциации. Если индивидуумы объединяются в общество, его законы должны быть высшими регуляторами их поведения. Если ряд политических обществ объединяется в большее политическое объединение, законы, которые последнее может издать во исполнение прав, дарованных его конституцией, по необходимости выше законов этих обществ и индивидуумов, составляющих их. В противном случае речь бы шла о простом договоре, зависящем от доброй воли участников, а не о правительстве, т.е. политической власти и верховенстве. Но из этой доктрины отнюдь не следует, что акты большего общества, которые не вытекают из его конституционной власти, но вторгаются в оставшиеся у меньших обществ полномочия, станут высшими законами страны. То будут обычные акты узурпации, и они заслуживают, чтобы к ним именно так и относились. Отсюда мы усматриваем, что статья, провозглашая верховенство законов Союза, как и только что рассмотренная, лишь декларирует истину, которая непосредственно и по необходимости следует из учреждения федерального правительства. Надеюсь, при этом не упускается из виду, что верховенство это подчеркнуто ограничено законами, принятыми во исполнение конституции, о чем я упоминал просто как о примере осторожности конвента, ибо это ограничение подразумевается, а не формулируется. [c.216]